На главную страницу



О русском дыро-заплатном бытииЖивя в одном из малых туристических городов России, я нередко слышал выражение «город-музей». Это говорят и о Мышкине, и о Плёсе, и, конечно, об Угличе и Суздале. Хорошо понимаю, что это определение является слишком сильным преувеличением действительно существующего. Городов-музеев в России нет и, очевидно, никогда не будет. (Это вам не Санта-Фе в Америке…) Но речь не об этом, а о том, что в основе приведённого мною преувеличения всё-таки есть некоторые основания. И главным из них является множество имеющихся в них музеев. Самых разных и самых необыкновенных. Да и разве только в них?

Необычностей музейного толка появилось немало и в сельской округе таких туристических городов. Вот, например, в угличском Заозерье создаётся Музей «маяков», то есть давних «младших менеджеров» местной торговли. В мышкинском Охотине действует Музей крестьянина-отходника. И примеров таких интересностей сегодня немало. Но, кажется, пальму первенства по яркой необычности создаваемых ими музеев держат краеведы мышкинского села Учма. На их счету целый ряд экспозиций, способных поразить своей нестандартностью. (Например, чего стоит просто необычная экспозиция «Старухи – о любви»!) Но в моём представлении по своей небывалости вне всякой конкуренции стоит Музей дыр и заплат, созданный ими в заволжской деревне Кирьяново (находится, примерно, в 10 километрах от Углича по Рыбинской дороге).

Это поразительная «антология» или, скорей, «энциклопедия» русского дыро-заплатного бытия. От заплаты на одёжке до заплаты на асфальте. Всё это явлено посетителю с весельем, казалось бы, вполне беспечальным и иронией совсем не обидной. Но за всей этой легкословной рассказнёй о нас самих маячат, а потом и отчётливо проступают не такие уж и смешные, чисто русские вопросы. С масштабом отнюдь не местечковым, а общерусским. И, наверное, главное-то впечатление у посетителей и сложится не столько по интересной, необычной экспозиции, а вот по этим само собой возникающим вопросам. Каковы они? А их много, и мы можем в размышлении о таком музее продвигаться от одного вопроса к другому. Начнём это странствие?

Нам кажется, что история дыры и заплаты – это очень русская история. И в первую очередь это история того, как наш провинциальный люд всю свою жизнь пытался латать и спасать свой скудный мир, часто подвергающийся чудовищным экспериментам государства, творившего неисчислимые дыры (особенно страшные в русской крестьянской вселенной…) А заплата? Это уж не символ ли русской провинциальной жизни?!

Она слёзно повествует о жалкой трогательности муравьиных усилий малых русских людей, испокон веков живущих крайне небеспечально, но всегда пытавшихся как-то пообустроить своё бытие, из трагических его разломов, разрывов и обвалов выладить некое подобие сносной жизни. Из НИЧЕГО создать хоть ЧТО-ТО. А сегодня при жутком апокалиптически громадном разрыве между доходами олигархов и «прибытками» бедняков это воспринимается особо потрясающе.

Да и разве только наша неуклюжая и неаккуратная государственная машина виновата в творении наших дыр? Когда-то они начинались даже и не от государства, а от географии, от бедности совершенно естественной. Так, если в Европе такой строительный материал, как камень, везде был под руками, то в Древней Руси он оказывался драгоценной редкостью. Древняя (да и средневековая) Русь – это страна деревянная, и, скажем, для обычного жилого дома частый ремонт тесовой кровли – это дело обыкновенное (то есть сажание заплат!). А сам бревенчатый дом без капитального обновления сруба («перекатки») больше ста лет не жил. А потому и его сруб нёс немало «заплат». И так во всяком русском деле при откровенной невечности наших исконных обустроительных материалов.

А сейчас? А сейчас мы (даже имея вполне долговечные материалы!) по каким-то неведомым причинам всё равно всероссийски занимаемся творением всё новых и новых заплат. Давайте обратимся к некоторым житейским примерам. Вот они могут быть такими.

…Трактор невесть чем и невесть как ремонтируется прямо «в борозде». Заплаты создаются…

…Водопровод, починяемый какими-то несусветными «хомутами». Заплаты множатся…

…Совмещённая, то есть клееная крыша из рубероида, латаемая всё новыми его пластами. Заплаты наклеиваются…

И нет числа таким примерам, этому всевеликому русскому заплатотворению. Это у нас такая генная ориентированность на дыры и заплаты? Или это наша особая ментальная уникальность, чисто материальное ориентирование русских «на авось» и «на пока»? Или же это гордое заявление всему земному люду о том, что мы изначально вот таковы и иными быть не желаем? Чёрт его знает… Но если, например, в Шотландии главной глубоко символической наградой является орден Чертополоха, символизирующий шотландскую несгибаемость, то, может быть, нам учредить некий национальный орден Дыры и Заплаты?

Но оставим эти шутки и обратимся к значительному. А в России самое объективно значительное – это, очевидно, её бескрайность. Когда-то Н.А. Бердяев обмолвился, что «русская душа ушиблена ширью». А сегодня, может быть, едва не убита безлюдностью этой шири? Не столь давно известный современный историограф А.А. Севастьянова в дискуссии с коллегами резко сказала: «О каких людских провинциальных ресурсах вы говорите? Выйдите за МКАД, а там – нет никого!»

И ведь это жёсткая правда… Вся русская сельская провинция сегодня – это не громадная ли демографическая дыра, распахнувшаяся на некогда живой и прочно существующей ткани народного бытия?

Сегодня российская провинциальная безлюдность – это уже некая разверзшаяся бездна, поглотившая весь прежний кипящий народом и жизнью мир. И разве напрасно сказал в своё время Ницше, что не только мы смотрим в бездну, но и она смотрит на нас? И заволжский Музей дыр и заплат – это не один ли из наших взглядов в бездну уже у самого её края?

Однако этот музей не каждый гость может смотреть без слёз. Ясно понимают люди, что заплата – это странный, но лучший памятник трогательным трудам тысяч поколений русских женщин, с беззаветной заботливостью хлопотавших над восстановлением целостности одёжки, целостности жизни в семье, крае и Отечестве. Заплата – это зачастую вопиюще выразительные усилия обездоленных, неимущих, но несказанно любящих порядок и до смерти преданных его самоотверженной обороне.

Но сделаем ещё один шаг от частного к общему и спросим: скромненькая заплатка, изобретательно сооружённая бог весть из чего неустанно работающими женскими руками, – это, может быть, и лучшее доказательство неодолимости и бессмертности русского национального духа? Может, это и есть подтверждение неодолимой выносливости нашего народа, вечно занятого латанием своего несчастливого мира, то и дело разрушаемого то безжалостным врагом, то собственными лихими дураками?

Собственно, огромная часть русского национального бытия – это работа с созданием и закреплением заплат. И занимались и занимаются этим у нас отнюдь не одни только женщины! Вот результаты наших диковинных «ямочных ремонтов» улиц (надо же придумать такой термин!) – это тоже непрерывное создавание заплат. Наши улицы все в заплатах, и часто улица (и не весь ли город?) – это едва не сплошная гигантская самодовлеющая Заплата. А наша хилая, давно уж умирающая городская инфраструктура – это разве не всегородская Дыра? И с бесчисленными заплатами!

А если у нас кто-то надумал бы спросить наиболее современный пример, то электронные письма и «эсэмэски», летящие сквозь опустелую российскую необъятность, – это не ниточки ли на заплатах, пытающихся как-то скрепить вконец разваливающийся материал прежней русской провинциальной жизнедеятельности? А иначе сегодня уже никак не получится, ведь, скажем, авиационные билеты с Дальнего Востока далеко не каждому по карману. И тут разобщённость великая и просто неодолимая.

Но вернёмся же к музею, созданному учемскими премудрыми и отважными краеведами в мышкинской деревне Кирьяново. В этом случае мы имеем творческий результат работы лишь с обломками, обрывками, кусочками материальной культуры эпохи, но этот результат приносит яркую и убедительную картину. И может быть, в главном понимании это картина всегда на Руси воссоздаваемого единого целого из разрозненных, казалось бы, навсегда обломков.

Первоначальный природный хаос великой русской равнины и создание на нём человечьего обустроенного мира. Вот с какой грани людского существования на земле ещё способен говорить этот музей. О великой жизнецепкости русского человека, всегда жившего в очень суровых природных и политических условиях. Философия этого музея, например, может напрямую напоминать глубинную философию японского сада камней. Там ведь тоже способность к размышлениям и к большим выводам неизмеримо выше способности к разглядыванию.

Однако… Однако раньше окончательного вывода, быть может, нам стоило сделать ещё один шаг? Пугающий и смущающий, но, кажется, вполне логичный. Вот он: наши провинциальные музейные придумки каких-то новых и как бы спасительных начинаний по созданию неких новых занятий для ещё уцелевших горсточек аборигенного населения русских глубинных пространств – это что? Не есть ли это последнее латание заплаточками наивного творчества совсем изредившейся и износившейся ткани народной провинциальной жизни, на этот раз уже едва поддающейся ремонту?

Владимир ГРЕЧУХИН

Фото Анастасии ТОМИНОЙ

«Угличанин» №43 (649) от 30.10.2019 года

Добавить комментарий


Защитный код
Обновить