21.11.2018 16:09
«Полно-те, дуры…»
И всё здесь дышит осьмнадцатым веком!
Старинный парк в излучине реки с необъятными седыми берёзами, золотоствольными соснами и липами такими же медвяными, как и двести лет назад. Краснокирпичная церковка 1784 года постройки согласно своему статусу взобралась на самое высокое место, на горбань, а прямо напротив неё, чуть ниже, угнездился – иного слова не подберёшь – раздавшийся вширь бревенчатый господский дом, возведённый в самом конце XVIII столетия.
Здесь всё необыкновенно, всё дышит прошлым, и даже имя этого места, озарённое Знамением Божией Матери, звенит булатом побед екатерининского времени – Знаменское.
Здесь хочется жить, здесь можно стоять часами, здесь дышишь и не надышишься, и чудится – ещё мгновение, и заговорят, заспорят, закружатся в танце среди этих лип, сосен и берёз благородные люди осьмнадцатого столетия!..
– Да што люди, разве раньше оне такими были? Раньше-то и величали друг друга обязательнее по имени-отчеству: Павёл, мол, Олександрович да Анна, дескать, Ондрияновна. А тёпере – не пойми как.
Тут на днях молодёжь по реке траву жгла. Я оговорила, дак мне: «Да ты чё, бабка – на наш век хватит!» А мама моя, помню – Царство ей Нёбёсноё, – всегда говаривала: «Полно-те, дуры, ведь беречь надо!..»
Хранительница
Село Знаменское, что в Кацком стане, совсем не велико: два постоянных хозяйства в нём да четыре жителя. А подлинная хранительница здешней истории и вовсе одна: Екатерина Павловна Игнатенко, 87-летняя моя собеседница – невысокая, ладная, дельная. До 84-х держала она телят, да случилась нетяга – руку сломала. С того случая скотины не держит, зато обихаживает такой огородище, какой не у каждой молодой семьи имеется.
– Здесь я народилася, здесь училась, здесь и выросла. Двадцать шесть домов помню, и надо же – всё розкорёжить, обидно даже…
Семья наша большой была. Мама моя стряпала у господ у Тютчевых – всё, бывало, частушку пела:
Не глядитё на меня,
Что я вышла чёрна:
Я у Тютчевых жила,
Чегуны всё тёрла!
А папа был колодезником – ходил с артелью по Кадке и всюду колодцы рыл. Мама всё укоряла его, помнится:
– Хоть бы ты и нам выкопал!
А он:
– Не буду, Анна. Смотри, сколькё у нас робят – восемь душ, перетонут в колодце-от!
Ну а я росла заядлой лошадницей. Мне и обрати не надо: со своей кобылкой-полурысачкой безо всякой узды справлялася. Выхожу, бывало, из церкви, а
Гуленька моя в поречине пасётся:
– Гулькя! – кричу я ей. – Гулькя, иди, сахару дам!
И Гулька ко мне нагалоп. Мать боится, крестится:
– Гляди-тко, гляди – нагалоп бёжит. Сёйчас роздавит!
Но однажды пропала моя Гуленька. Искали – не нашли. Пошли к бабке одной, к гадалке, в Подольцы:
– Тёть Лида, уж ты погадай нам – где лошадь, не знаём!
Старуха карты раскинула:
– Лошадь та у вас украла, кто на вашем крыльце сидит. Она на твою мать обиделась. Ты домой пойдёшь – в лес не взаходи, иди позалесицей. В ней и найдёшь свою лошадь.
И верно, нашлась Гуля в Калинках-часничке, вся цепям окована.
Баллада о церкви
В селе Знаменском чувствуешь себя как на дне блюдца. Место-то залоистое, а кругом холма, река, кручи. С этих-то круч, из родового сельца Мелехова, и спустились в начале XVIII века господа Тютчевы, чтобы на месте сенокосной пустоши Сколбаково, иначе Малый Зуй, выстроить себе усадьбу новую. Невем с чего начали, невем чем закончили, но красивейшее их творение – безусловно, Знаменская церковка. Она и по сей день жива: хоть и брошена, и крыша течёт, хоть и не достаёт уже верхнего яруса колокольни, а прелестна!
– Всего натёрпелась, матушка: в ней с клад был, и коров дёржали, а теперь – видишь, кипы сена до потолка. А раньше, помню, как в церкви венчаньё – весь народ туда!
Её ведь сам Тютчев строил – Николай Ондреевич. В ней и погребён он под алтарём, а сын его – на воле в ограде…
Жил у нас тут Кокошкин такой, он повесился давно, дак натравил он троих парней с Углича, с часового завода: выкопали оне Тютчева-то сына, думали, в золоте похоронён! А он лёжит в какой-от длинной белой одёжине; выкопали – вскрыли – вшик – и нет ничего, прах один…
А памятник ёму хороший был, мраморный, с надписью, что-де два сына поставили. Ёго Толя Тузов под сарай взял, а потом под крыльцо переложил…
Помню я и священника нашего отца Василия. Жил он в белом доме подле сторожки, а кругом сад – уж такой сад! И собака на привязи. Мы, маленькие, заберёмся на яблоню (прости, Господи), а он и спустит собаку-то! Мы стонем:
– Батюшка, отыми-и Лапку!..
Отымет. Да ещё и яблоком угостит.
А то как-то дала нам мама наказ:
– Сходитё-тко в церькву да возьмитё поминальные!
Взошли мы с подружкой Ленкой – видим: стол, а на ём целый противень просвирок! Ленка, не долго думая, раз – всё в подол высыпала и пулей из церкви! Забрались мы с ней в липу, в дупло – делим, едим.
А поп тем временем к маме жаловаться: так, мол, и так – все просвирки украдены!
Мать:
– Роздуло бы их горой (такая у неё присказка была)! Сёйчас напёку, ботюшка!
И напёкла. А нас брат нашёл:
– Эй, просвирошницы, вылёзайтё из дупла-от!
Долго потом дразнили нас просвирошницами…
Э-эх, бывало, нет долго дождя – вынесут из церкви иконы и к реке на Лужку, под Ташлыковскую гору. Народ иконы дёржит – отец Василий службу ведёт. Послужит – глядишь, похмурится-похмурится, да и закрапаёт к вечеру! (А разойдётся дождь на неделю – опять к Кадке с иконам спешат).
Ту Лужку и бароня любила – хорошо в ней купаться-то, дно каменное. У барони у Тютчевой, помнится, две аллеи были, два удовольствия: по одной в церькву ходила, по другой – на речку…
Господа Тютчевы
Про господ Тютчевых говорят в Нижней Кадке много и охотно. И о строгости их («Бароне, бывало, ягоды носили, дак она их по ягодке переберёт!»), и о добрых делах: в 1868 году выхлопотали они учреждения в Знаменском начальной земской школы, построив для неё просторное двухэтажное здание.
Расселившаяся по Кацкому стану семья Мелёшкиных вспоминает, что это Тютчевы переселили в глумяные времена с Украины их далёкого предка Тараса Мелешку – от него, бают, и повелось у кацкарей колодезное ремесло.
– Ну а Вы, Екатерина Павловна, что по народу слышали?
– А почему по народу-то!? С Татьяной Олександровной Тютчевой я ведь была дружна. Мне и в господском доме пожить довелось!
Дом-от толькё спереди одноэтажный, а от реки имеет большущий каменный подвал. В нём русская печка, кухня и три комнаты для нас: мама моя, я уже говорила, готовила на барев, а папа служил кем-то вроде сторожа.
Помнится, бароня Васса Евсеевна как-то толкнула маму с робёнком (у ней аккурат Главдя натоилась). Мама обиделась, ушла от господ и не готовила больше.
Пришла бароня:
– Ой, Анюточка, что же ты не идёшь, мы три дня голодные!
А мать сердито так:
– Да хоть пять сидитё!
Но пошла-таки. Ей и папа: «Да иди, Анна, чёго ты!»
Сама-то Васса Евсеевна была не из дворян. Рассказывают, что последнего-то Тютчева, что у нас жил, звали Олександр. Овдовел он. А Васса была красавица, каких свет не видывал, всё гусей пасла. И вот услышал он чей-то розговор: «У економки дочь красивая!»
– Приведитё её!
Привели, а он и не выпустил!
Женился, хоть и был годов на двадцать старше её.
В 1902 году родилась у них дочь Татьяна – с ней я и дружила. Она после революции под Москвой жила, я к ней два раза ездила. Звали и на похороны, да что-то розхворалась я. А дом господский до сих пор стоит. При советской власти перевели в него школу, а сейчас какой-то фермер выкупил – сено дёржит…
Живи, Знаменское!
И всё здесь дышит осьмнадцатым веком!
Чу – лай собак с Шунаевой горы заядлого охотника Румянцева. В густом тумане, пленившем поречину, неслышно скачет мертвенно-молошная белая кобылица. Первый, а оттого робкий луч солнца, прыснувший с востока, пробует золотить верхушки деревьев, и по всей Кадке вторят ему заздравным пением неугомонные петухи.
Осьмнадцатый век недалече. Стоит только спуститься с высоких кацких круч – и вот он, необыкновенный заповедник старинной помещичьей души, чьё имя так завораживающе звенит булатом побед екатерининского времени.
Живи, Знаменское!
Сергей ТЕМНЯТКИН
«Угличанин» №46 (601) от 21.11.2018 года